РОЛЬ Константина в раннем христианстве

«Код да Винчи» — история о борьбе правды и неправды, добра и зла. Поэтому нет ниче­го удивительного в том, что героев этого романа можно раз­вести по двум соответствующим сторонам. К хорошим геро­ям относятся, конечно же, Роберт Лэнгдон и Софи Невё, искренние в своих мыслях и намерении узнать правду. Не­однозначно положителен глава судебной полиции Безу Фаш, бесцеремонный персонаж, чьи действия часто кажутся своекорыстными и самонадеянными, но который в конце оказывается на стороне добра/В числе отрицательных персонажей мы видим, к своему удивлению, Лью Тибинга («Учи­теля» — до его саморазоблачения кажется, что он на стороне Лэнгдона и Невё); Реми, шофера и шпиона Тибинга; монаха-альбиноса Сайласа, который убивает по заказу, с целью достижения, как ему кажется, большей справедливости.

Однако не только действующие лица этого произведе­ния, но и исторические фигуры, на которых строится сюжет, можно ассоциировать с добром или злом. Иисус и Мария Магдалина, конечно, положительные персонажи из прошлого. С другой стороны, архетипически плохой парень — римский император четвертого века Констанстин. Константину фактически вменяются в вину многие из болезней, которые начиная с его дней разъедают хри­стианство. В соответствии с Лью Тибингом (и отчасти с Лэнгдоном), именно Константин навсегда изменил форму христианства, подчеркнув в нем главенство муж­ского начала, демонизировав женское, ложно приписав божественную сущность смертному пророку Иисусу и уничтожив более ранние евангелия, в которых просла­влялась его человечность, в то время как канонические тексты представляли его божеством. Верно ли это изо­бражение?

Христианство Константина

Точнее, мы узнаем от Тибинга, что Константин, оставаясь язычником всю свою жизнь, на самом деле так и не стал хри­стианином; Константин просто использовал христианство в своих политических целях. Предположительно, он созвал Никейский собор в 325 году в попытке объединить христи­ан, вынудив их признать Иисуса Богом, а не человеком (до тех пор христиане воспринимали Иисуса как человека). А затем Константин создал Библию в ее нынешнем виде, Библию, из которой исключены все упоминания о священ­ном женском начале и восславлено мужское, в которой человек Иисус объявляется божеством.

Насколько эти утверждения о Константине соответству­ют исторической реальности и насколько они являются плодом фантазии, вымыслом, который развивается в этом произведении, но не имеет оснований в истории? Мы можем начать с вопроса о степени приверженности самого Константина христианству. Правда ли то, что он всю свою жизнь оставался язычником и так и не обратился в христи­анство?

Рассмотрим ключевой разговор между Софи и Лью Тибингом на эту тему:

—  А я думала, Константин был христианином, — сказала Софи.

—   Едва ли, — покачал головой Тибинг. — Он всю жизнь про­жил язычником, и крестили его только на смертном одре, когда он был слишком слаб, чтобы протестовать. Через три столетия после распятия Иисуса Христа на кресте число его последователей неизмеримо возросло. Христиане воевали с язычниками, конфликт настолько разросся, что Риму угро­жал раскол на два отдельных государства. Константин пони­мал, что надо как-то спасать ситуацию. И вот, в 325 году нашей эры он решил объединить Рим под знаменем одной религии. А именно — христианства.

Софи удивилась: Но что заставило императора-язычника выбрать государственной религией христианство?

Тибинг усмехнулся: Константин был весьма неплохим стратегом. Он понимал, что христианство находится на подъеме, и просто сделал ставку на фаворита (с. 280-281).

Историки не откажут этим утверждениям в некоторой справедливости, но в целом они скорее вымысел, чем факт. Сначала нужно рассмотреть путь развития христиан­ства, который привел к знаменитому обращению Констан­тина в веру.

Распри между христианами и язычниками

Неверно утверждать, как это делает Тибинг, что «между христианами и язычниками начались распри, и конфликт достиг таких размеров, что грозил расколоть Рим надвое». Здесь явно преувеличена сила христианства до обраще­ния Константина, и кажется, будто христиане были почти столь же многочисленны, как и язычники, и постоянно то наступали, то защищались. На деле все было совершенно иначе. Христиане до Константина в начале четвертого века составляли в империи ничтожное меньшинство и терпели гонения со стороны групп подавляющего боль­шинства — язычников и их правительственных структур.

Для начала мне, наверное, следовало бы уточнить дефи­ниции. Язычники в данном контексте — термин не негатив­ный. Он просто обозначает приверженцев распространен­ных на территории империи политеистических религий, то есть религий, почитающих многих богов. А поскольку каж­дый в этой империи, за исключением иудеев и христиан, почитал многих богов, этот термин объединяет подавляю­щее большинство населения.

Боги, которым поклонялись, были самые разнообраз­ные. Были «великие боги», известные нам по греческой и римской мифологии, — например греческие Зевс, Арес и Афина или их римские аналоги Юпитер, Марс и Минерва. Но помимо них были божества местные и функциональные: боги-покровители, обитавшие в больших и малых городах по всей империи (разные боги в разных местах), семейные боги и боги домашнего очага, боги лесов, рек и полей, боги, выполнявшие разнообразные функции — обеспечивавшие хороший урожай, плодовитость скота, помощь женщинам в деторождении, здоровье, благополучие и мир, оказывавшие мелкие услуги тем, кто об этом попросит.

На протяжении этого периода Римской империи суще­ствовала тенденция к предпочтению одного бога, главен­ствующего над остальными, бога верховного. Известно, что сам Константин поклонялся «незримому солнечному богу» (лат. 8о1 1пу1сш$) до и даже после того, как стал христиани­ном. Иногда Константин (и другие), похоже, идентифици­ровал это божество с богом Аполлоном, который также ассоциировался с солнцем. Но, обратившись в христиан­ство, Константин, по-видимому, решил, что это божество в действительности христианский Бог.

Так или иначе, в языческих культах империи процветало многобожие, и богам этим поклонялись как кому заблагорас­судится. Это важно понять, для того чтобы вникнуть в суть взаимоотношений христиан и язычников, которые имеет в виду Лью Тибинг, говоря о том, что «между христианами и язычниками начались распри». На самом деле это не совсем так. Яростные нападки действительно имели место, но истории известно, что они были почти исключительно односторонними. Это языческое большинство боролось с христианским меньшинством, пытаясь истребить его.

В сущности, христианство с момента своего зарождения было гонимой религией¹. Начало религии фактически поло­жили страдания и казнь ее основателя, Иисуса. И после его смерти многих из его последователей постигла та же судь­ба. Иногда ранних христиан преследовали иудеи, посколь­ку, по многим представлениям иудеев, христиане богохуль­ствовали, называя Иисуса мессией. Но со временем все большую роль в этих преследованиях стали играть римские язычники и их правительственные чиновники.

Причины, по которым язычники ненавидели христиан, были связаны с отношением язычников к своим богам. Боги обеспечивали им жизненные блага: здоровье, процветание, любовь, мир, плодородие и так далее. Они делали это про­сто в обмен на поклонение — жертвование животных или другой снеди по случаю и славословия в свою честь. Эти боги не соперничали друг с другом, требуя, чтобы религиоз­ные обряды совершались только во имя того или иного из них. Все они были богами, и все заслуживали почитания. Что, однако, случалось, когда их переставали должным образом почитать? Они могли разгневаться, и тогда — толь­ко держись! Боги могли отомстить, наслав всяческие «при­родные» бедствия: чуму, голод, засуху, землетрясение. Когда такое случалось, простейшим объяснением было то, что боги покинули их. А причиной тому было недостаточное внимание к ним. А кто отказывался поклоняться богам дол­жным образом? Христиане, которые утверждали, что Бог един, это Бог Иисуса, и поклоняться следует только Ему².

Когда бедствия обрушивались на города, столицы и целые области во втором и третьем столетиях от Рождества Христова, легко было поверить, что в этом виноваты хри­стиане. Иногда это приводило к насилиям толпы по отноше­нию к христианам. А когда такие волнения выходили из-под контроля, римским властям приходилось порой вмешивать­ся и оказывать официальное давление на христиан, с тем чтобы заставить их публично отречься от своей веры в хри­стианского Бога и должным образом почитать богов языческих. Когда христиане отказывались, их наказывали, в том числе подвергая пыткам и казням.

Такова была реальная ситуация с христианами и языч­никами в империи. Это не была, как утверждает Тибинг, борь­ба двух враждующих групп. Это было преследование языческим большинством христианского меньшинства. Как оказывается, гонения на христиан достигли апогея непосред­ственно перед появлением на сцене Константина. Его пред­шественником был император Диоклетиан, управлявший вос­точной частью империи, в то время как западная находилась под властью его соправителя Максимиана. Диоклетиан решил, что с христианами (которые в то время, по-видимому, составляли 5-8 процентов населения империи) необходимо покончить раз и навсегда. Поэтому в 303 году нашей эры он, при поддержке Максимиана, инициировал общеимперскую кампанию преследований (ранее, начиная с первого века, пре­следования, как правило, носили сугубо локальный характер). Было обнародовано несколько императорских указов, призы­вавших к сожжению христианских книг, разрушению христи­анских церквей, лишению христиан классовых привилегий и, наконец, разрешавших арест христианских священников. В 304 году еще один указ потребовал, чтобы все подданные Рим­ской империи совершали жертвоприношения богам; непови­новение означало смерть или принудительные работы. Хри­стиане, разумеется, не могли повиноваться, не изменив своей вере. Эти «великие гонения», как их назвали, продолжались, возобновляясь время от времени, около десятилетия.

Обращение Константина

К сожалению, у нас нет надежных свидетельств о том, что же в действительности произошло, когда Константин обра­тился к вере, только рассказы — вроде записанного Евсеви- ем, религиозным биографом Константина, христианским писателем четвертого века, которого иногда называют «отцом церковной истории», поскольку он был первым хри­стианином, оставившим подробное и всестороннее изложе­ние истории церкви начиная от дней Иисуса до своего вре­мени, времени Константина. Кроме десятитомной «Исто­рии Церкви» он написал биографию Константина. Как легко представить, эта биография окрашена личными взгля­дами Евсевия на христианство. Но даже если и так, он заяв­ляет, что слышал от самого Константина о его знаменитом обращении спустя несколько лет после этого события.

Гадая, что бы это могло значить, той же ночью он увидел сон, в котором ему явился Христос с тем же символом и ска­зал, чтобы он использовал его как защиту от врагов. На сле­дующий день Константин, собрав мастеров, описал им этот символ, и они воспроизвели его из золота и драгоценных камней. Он имел форму креста с двумя греческими буквами наверху — сЫ и гЬо — первыми буквами имени Христа в гре­ческом языке. По Евсевию, Константин созвал религиоз­ных советников, которые могли бы объяснить, что все это означает, и они сказали ему, что если он станет поклоняться христианскому Богу, то получит защиту во всем.

Вступив затем под этим символом в битву с Максенцием на Мильвийском мосту, он одержал сокрушительную победу и про­возгласил себя верховным императором запада (другой гене­рал, Лициний, был императором восточной части империи).

Лью Тибинг прав, сообщая, что он отнюдь не превратился с этого момента в усердного и истового христианина, истре­бив в себе все языческое. Во-первых, ученые отмечают, что он, похоже, продолжал поклоняться богу солнца даже после своего «обращения»: монеты, чеканившиеся в его правле­ние, еще девять лет после этого продолжали нести на себе изображение 8о1 1пу1сШ5. В представлении Константина могли слиться его старая религия с новообретенной верой в христианского Бога. Возможно, не случайность то, что по его установлению христианскому Богу следовало покло­няться в день солнца (зип — 8ипс1ау, воскресенье), а Рожде­ство Христово праздновать во время зимнего солнцестоя­ния. Но так или иначе, вопреки утверждению Тибинга, Кон­стантин начал в некотором смысле осознавать себя христианином с того кульминационного момента в 312 году.

В следующем году Константин, договорившись с Лици- нием, своим соправителем, контролировавшим восточную часть империи, объявил о прекращении преследований христиан на территории всей империи. В частности, был издан указ, известный как Миланский эдикт, обеспечивав­ший свободу вероисповедания для всех подданных импе­рии — христиан, язычников и иудеев — и отправления культа бога (богов) привычным для них образом. Именно это — а не созванный двенадцать лет спустя Никейский собор — поло­жило конец конфликтам между язычниками и христианами.

С этого момента Константин осознавал себя — и другие считали его — христианином, хотя, как я уже отмечал, остат­ки былой приверженности языческим богам сохранялись еще на протяжении лет десяти. Но к началу 320-х годов Кон­стантин уже твердо придерживался христианской веры. Ли Тибинг верно замечает, что Константин принял крещение только на своем смертном одре (в 337 году), но это произо­шло не вопреки его воле, на что намекает Тибинг. В действи­тельности для христиан не было чем-то необычным откла­дывать свое крещение до самого конца. Однако задолго до этого Константин всенародно демонстрировал свою при­верженность христианству, в том числе благодеяниями, которыми он осыпал христианскую церковь и ее духовен­ство на протяжении двадцати с лишним лет.

Остается вопрос: почему Константин обратился в христиан­скую веру? Трудно сказать, прав ли на этот счет Тибинг, утвер­ждая, что Константин просто «поставил на фаворита». Очевид­но, что Константин намеревался объединить империю, кото­рая столь долгое время была раздроблена (на протяжении пятидесяти лет до восшествия на трон Диоклетиана империя повидала двадцать разных императоров). С этой целью он пред­принял ряд финансовых и политических мер. И, возможно, в признании христианского Бога он видел способ достижения культурного единства империи: она могла стать целостной империей, почитающей одного Бога (христианского Бога вме­сто разномастных богов, которым в противном случае поклоня­лись бы по всей империи), с одним императором во главе. Один Бог, одна вера, один император, одна империя.

Несомненно одно: обращение Константина — самое при­мечательное событие в истории западной цивилизации. Хри­стианство превратилось из религии преследуемого и ненави­димого в империи меньшинства в религию, которой отдал предпочтение сам император. Церковь купалась в располо­жении; стало очень популярным принимать христианство и таким образом отрекаться от языческих богов. Люди обраща­лись толпами. К концу четвертого столетия большая часть населения империи стала христианской. Все императоры после Константина, за одним мимолетным исключением, были христианами. За пятьдесят лет после его смерти хри­стианство превратилось в официальную религию империи. Как сказал один писатель, обращение Константина было «вторым по величию из всех известных истории сюжетов»⁴.

Но его обращением в 312 году и эдиктом о веротерпимо­сти в 313 году дело не закончилось. Поскольку, как замечает сам Тибинг, нечто значительное произошло в 325 году. Тибинг ошибается, говоря, что именно тогда Константин предпринял попытку объединения империи под знаменем христианства. Этот процесс уже шел. Но возникла проблема с использованием христианства как средства объединения: христианская Церковь сама не была едина в понимании неко­торых фундаментальных вопросов, не менее важных, чем ее теологические представления. Для того чтобы христиан­ство объединило империю, ему самому нужно было объеди­ниться. И это была истинная причина, по которой Констан­тин созвал собор христианских епископов (их было около 200-250), которым предстояло решить вопросы, вызываю­щие внутренние разногласия христиан; он состоялся в горо­де Никее, потому и был назван Никейским собором.

Никейский собор

Тибинг упоминает об этом соборе во время разговора с Софи в своей гостиной. Он объясняет ей, что Никейский собор был созван Константином для того, чтобы с помощью голосования установить божественную природу Христа и тем самым укрепить основы самой императорской власти.

Во времена слияния двух религий Константину нужно было укрепить новую христианскую традицию, и он созвал знаменитый Вселенский собор. На этом собрании обсужда­лись, принимались и отвергались многие аспекты христиан­ства — дата Пасхи, роль епископов, церковные таинства и, конечно, божественность Xриста.

—   Что-то я не понимаю… Божественность Иисуса?

—     Моя дорогая, — торжественно объявил Тибинг, — до этого исторического момента Иисус рассматривался Его последователями как смертный пророк… человек, безуслов­но, великий и влиятельный, но всего лишь человек. Простой смертный.

—   Не сын Бога?

—    Да, — радостно воскликнул Тибинг. — Только на этом Вселенском соборе Христос был провозглашен и официаль­но признан Сыном Божиим. В результате голосования.

—    Погодите. Вы что же, хотите сказать, что божествен­ная сущность Иисуса стала результатом голосования?

—     Причем выиграл Он лишь с небольшим преимуще­ством голосов, — сказал сэр Тибинг… — Официально провоз­гласив Иисуса Сыном Божиим, Константин тем самым пре­вратил Его в божество, существующее как бы вне мира людей, чья власть над ними вечна и незыблема (с. 282).

И опять в речи Тибинга смешиваются элементы реально­сти и вымысла. Константин действительно созвал Никей- ский собор, и одним из обсуждавшихся вопросов была боже­ственность Иисуса. Но собор созывался вовсе не для того, чтобы решить, был или не был Иисус Богом, как утверждает Тибинг. Совсем напротив: все участники собора — и факти­чески почти все христиане — уже были согласны в том, что Иисус — Бог, Сын Божий. Обсуждавшийся вопрос заключал­ся в том, как понимать божественность Иисуса в свете того, что Он был также и человеком. А также как могут и Иисус, и Бог быть Богом, если Бог един? Именно это обсуждал Никейский собор, а вовсе не вопрос о божественности Иисуса. И уж конечно, не было никакого голосования, для того чтобы подтвердить эту божественность: это уже было общим убеждением христиан, утвердившимся еще в годы зарождения этой религии.

Божественная и человеческая сущности Христа

Рассуждая на тему божественности Христа, Тибинг рисует Софи довольно противоречивую картину. С одной стороны, он отмечает, что до Никейского собора в 325 году Иисуса не признавали Богом; с другой стороны, он утверждает, что Константин включил в канон Священного Писания только те евангелия, в которых Христос представал божеством, уничтожив все остальные евангелия, изображавшие Его человеком. Но если христиане не признавали божествен­ность Иисуса до Никейского собора (точка зрения Тибин­га), то как уже в первом столетии Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна могли изображать его Богом (что также является точкой зрения Тибинга)?

Даже без учета этого противоречия позиция, изложен­ная Тибингом, неверна по всем ключевым пунктам: христи­ане признали Иисуса Богом еще до Никейского собора; в Евангелиях Нового Завета Он предстает настолько же чело­веком, насколько и божеством; евангелия, не включенные в

Новый Завет, изображают Его божеством настолько же — или даже больше, — насколько и человеком. В этой главе я остановлюсь на первых двух пунктах, а третий рассмотрю в последующих.

Для исследователей, изучающих историю христиан­ской теологии, звучит по меньшей мере абсурдно заявле­ние Тибинга о том, что христиане до Никейского собора не считали Иисуса Богом. Наиболее ранний из известных нам христианских авторов — апостол Павел; некоторые из его писаний содержатся в Новом Завете. Павел писал свои послания приблизительно через двадцать-тридцать лет после смерти Иисуса (за 250 лет до Никейского собо­ра), и из них становится совершенно очевидным, что Павел видит в Иисусе Христе в некотором роде Бога. В одном из своих ранних писем, Послании к филиппий- цам, он пишет:

Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек… (Флп 2:5-7).

Для Павла — и предположительно для филиппийцев — Христос был «образом» Божиим и в некотором роде равным Богу, пусть даже и сделавшись человеком.

Сходные представления можно обнаружить и в других писаниях Нового Завета. Одно из обычных для этих писа­ний именований Иисуса — «Сын Божий». Вряд ли этот эпи­тет был придан Христу на основании голосования узкого круга лиц на Никейском соборе, состоявшемся сто лет спу­стя! Самое раннее Евангелие — от Марка — начинается с объявления его темы: «Начало Евангелия Иисуса Христа, Сына Божия» (Мк 1:1)⁵. Последнее из канонических Еванге­лий, Евангелие от Иоанна, еще более определенно. Здесь

Иисус не просто Сын Божий — хотя и это также (см. Ин 1:18, 3:16, 18), — но в некотором роде и сам Бог.

Об этом говорится в стихе, начинающем это Евангелие:

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин 1:1-3).

А кем для Иоанна является это «Слово», которое было в начале у Бога и которое фактически Само было Богом? Остается мало сомнений по этому поводу, поскольку, как он говорит в конце этого стиха:

И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благо­дати и истины; и мы видели славу Его, славу, как Единород­ного от Отца. …благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа (1:14, 17).

Для этого автора, уже в первом столетии, Иисус Хри­стос — Бог сущий («Слово»), через которого Бог создал этот мир, Тот, кто полностью явил Бога своему народу, поскольку Сам Он был Богом, сошедшим с небес и облек­шимся плотью.

Вот почему в этом Евангелии Иисус может утверждать свое тождество с Богом. Как Он говорит в одном месте: «Я и Отец — одно» (10:30). И вот почему в этом Евангелии Его божественную сущность признают Его ученики, включая Фому неверующего в конце повествования, который, увидев восставшего из мертвых Христа, воскликнул: «Господь мой и Бог мой!» (20:28)

Однако это видение Иисуса как Бога можно встретить не только в посланиях Павла и евангелиях. Это распространен­ное среди христианских писателей первых столетий пред­ставление. Один из ранних писателей, не включенных в Новый Завет, христианский мученик Игнатий Антиохий- ский (ум.110 г. н. э.), изложил это в свойственной ему поэти ческой манере:

Есть только один врач, телесный и духовный, рожден­ный и нерожденный. Бог во плоти, в смерти истинная жизнь, от Марии и от Бога, сперва подверженный, а потом не подверженный страданию, Господь наш Иисус Христос (Игнатий. Поэма «К эфесянам», 7.2).

С самого начала — насколько мы можем судить по дошедшим до нас первым писаниям христиан — для всех было очевидным, что Иисус в некотором роде является божеством. Но всегда существовало смущающее препятствие, поскольку большин­ство христиан знало также, что одновременно Иисус был чело­веком. Как Он мог быть человеком, если был Богом? Над этим вопросом христиане бились столетиями, и в некотором смысле именно этот вопрос призван был решить Никейский собор.

Однако прежде чем говорить о проблеме, послужившей непосредственным поводом к созыву этого собора, мне бы хотелось подчеркнуть тот факт, что большинство ранних христиан воспринимало Христа и как человека, и как Бога. Я вынужден остановиться на этом потому, что в «Коде да Винчи» Тибинг замечает, что все христиане до Никейского собора видели в Христе человека, а не Бога, — за исключени­ем, по-видимому, авторов четырех Евангелий, вошедших в Новый Завет, где Он изображается, в соответствии с Тибин- гом, только лишь Богом. Как уже говорилось, это неверно по всем пунктам. Но в особенности неверно то, что в Еванге­лиях Нового Завета Иисус не рассматривается как человек. Совсем напротив: Иисус очень человечен в этих книгах, что становится ясным даже при простом прочтении Евангелий.

Разрешение противоречия, касающегося божественной и человеческой сущностей Христа

Принимая во внимание тот факт, что самые ранние наши источники изображают Иисуса одновременно и Богом и человеком, зададимся вопросом: как они обходят эту труд­ность? Как, иными словами, Иисус может быть Богом, если Он также и человек? Эта проблема не давала христианам покоя, поскольку они признавали, что человеческое и боже­ственное — совершенно разные вещи: Бог не может быть человеком, как человек не может быть камнем.

Разные ранние христиане по-разному решали эту пробле­му. Некоторые, конечно, утверждали, что Иисус был настоль­ко человеком, что даже, в сущности, и не был Богом, а другие доказывали, что Он настолько Бог, что вовсе даже и не чело­век. Однако обе эти точки зрения уже во втором столетии рас­сматривались как ереси (то есть ложные учения). Первый под­ход, например, был характерен для группы христиан второго века, известных ученым как «адопцианисты». Эти люди утвер­ждали, что Иисус был человеком в полном смысле этого слова — он был рожден естественным образом Марией и Иоси­фом, рожден так же, как и другие. Единственное, что отлича­ло Иисуса от других, в соответствии с этими адопцианиста- ми, — это то, что Он был более праведным, чем все прочие. И в результате этой непревзойденной праведности Бог предназ­начил Ему быть Своим «Сыном», то есть фактически усыно­вил Его при крещении, когда голос с небес возвестил: «Ты Сын Мой; Я ныне родил Тебя» (см. Пс 2:7).

Как на челсзска, в результате усыновления ставшего Сыном Божиим, в предста­влении христиан-адопцианистов, на Иисуса была возложена божественная миссия искупить своей смертью грехи осталь­ных. Что Он и сделал, честно исполнив Божье приказапие. В награду за верность Господь воскресил его из мертвых и воз­нес одесную Себя, где Он теперь пребывает в силе и славе, в ожидании Своего возвращения на землю в Судный день.

Нынешних христиан озадачил бы такой взгляд и заставил задаться вопросом: а почему эти христиане-адопцианисты не могли просто почитать свой Новый Завет, чтобы понять, что их представления неверны (поскольку Иисус был рожден непорочно и в действительности был Сыном Божиим). Однако причина, по которой они не прочли Новый Завет, ясна. Нового Завета еще не было. Конечно, все книги Нового Завета (послания Павла и Евангелия, например) были уже написаны. Но они еще не были объединены в канон Священ­ного Писания и не были названы Новым Заветом. Формиро­вание канона стало результатом дискуссий, в том числе и дис­куссий по поводу сущности Христа в первые столетия.

Во втором-третьем столетиях были и другие христиане, занимавшие противоположные позиции: они настаивали на том, что природа Иисуса полностью божественна, и в дей­ствительности Он не мог быть человеком. Иногда сторон­ников этой теории называли «докетами» (от греческого слова йоке, означающего «казаться» или «иметь вид»), поскольку они утверждали, что Иисус не был человеком, а только казался таковым. Он был Богом, и только Богом. Таким образом, только казалось, что Иисус имеет человече­скую плоть и кровь, человеческие чувства, человеческую уязвимость и человеческую способность страдать и умирать. На самом деле все это было только видимостью.

Большинство христиан отвергало взгляды как адопциани- стов, так и докетов, и твердо верило, что Иисус был и челове­ком (как утверждали адопцианисты), и Богом (как заявляли докеты). Но как Он мог быть и тем и другим одновременно? Вот в этой сфере и лежат наиболее интересные разногласия между разными группами ранних христиан, и именно эти раз­ногласия привели со временем к созыву Никейского собора.

До этого существовало несколько любопытных решений проблемы двойственности природы Христа и связанного с ней вопроса: как Он мог быть Богом, если Богом был Бог- Отец, а Бог только один, и двух быть не может. Как такое воз­можно? Одним из ранних ответов был такой: говорили, что Иисус в действительности был самим Богом-Отцом, который стал человеком. Таким образом, Иисус был и Богом, и челове­ком (поскольку Он действительно стал человеком), и таким образом получалось, что Бог только один, далее несмотря на то что Иисус был Богом и Бог был Богом, поскольку Они — одно.

Однако со временем эту теорию объявили ересью (как и адопцианство, и докетизм), что было вызвано несколькими причинами. Ее оппоненты указывали на то, что Бог-Отец превыше всего, и Он пребывает над такими поставленными человеку пределами, как мораль, страдания и смерть. Одна­ко сказать, что Иисус — это Бог-Отец, означало бы сказать, что Бог-Отец страдал. Оппоненты этой теории назвали ее патрипассианизмом («страдания Отца») и подвергли осмея­нию. Они, например, с иронией замечали: не разговаривал же Иисус сам с собой, когда молился (см. Ин 17).

Но все же, как Он мог быть и человеком и Богом в одно и то же время? И как могли Он и Бог (и Дух Святой) быть Богом, если Бог только один? Очень немногие христиане согласились бы признать, что Бог не один, — это было бы язычеством. Так как же они могли оставаться монотеиста­ми, признавая Христа Богом?

Арий и Никейский собор

Одно из решений этой проблемы и привело впоследствии к Никейскому собору. В начале четвертого столетия, почти в то же время, когда произошло обращение Константина, в

Александрии Египетской, важном центре христианского мира, проповедовал популярный пресвитер Арий⁶. Арий пытался разрешить проблему природы Христа, утверждая, что в начале был только Бог-Отец. Но в какой-то момент бес­конечно далекого прошлого Он сотворил Себе Сына, и имен­но через этого Сына Божьего, Христа, Он создал все сущее. Таким образом, Христос оказывался существом божествен­ным — но Он был ниже Бога-Отца, являясь Его первым творе­нием. И Христос был тем, кто создал все остальное. Затем Он вочеловечился, рожденный Девой Марией; Он умер во иску­пление грехов человечества, был воскрешен из мертвых и продолжает пребывать с Богом, как Его Сын, на небесах.

Это решение проблемы идентификации Христа было крайне популярным, в частности, потому, что так удачно сохраняло все утверждения, которые христиане привыкли слышать о Боге (есть только один Бог; Он воплощается перед нами в Христе) и о Христе (Он имеет божественную природу; Он вочеловечился). Но были и другие христиане, которые подвергли эти утверждения серьезному сомнению, поскольку, с их точки зрения, Христос представал в них вто­ростепенной фигурой по сравнению с Богом-Отцом и являлся не вполне божеством. Среди оппонентов Ария был Афанасий — тогда молодой дьякон Александрийской церкви, ставший одной из самых значительных фигур в истории христианства четвертого века. Афанасий и его сторонники настаивали на парадоксальном понимании Христа как Бога и все же человека. Христос существовал всегда — Он не был сотворен в какой-то определенный момент времени, — и Он сам имел всецело божественную природу (а не был наделен ею в результате каких-то преобразований). Фактически Он имел ту же сущность, что и сам Бог-Отец. Именно такое понимание в конечном итоге привело к догмату о Троице, согласно которому Бог един, но существует в трех лицах. Все три ипостаси единосущны и равно вечны, но не являются тремя Богами: Бог один, явленный в трех лицах.

Все эти дискуссии могут показаться нам сегодня довольно странными. Но в Александрии и в других частях христианского мира начала четвертого столетия эти вопросы горячо обсуждались. И в жаре этих дебатов рож­далось единство церкви, поскольку дискуссии, споры и даже акты насилия в конечном итоге позволили преодо­леть вопрос о том, был ли Иисус, если Его создали как второстепенное божество, лишь «подобным» Богу, или «единосущным» Ему и равно вечным. Более поздние тео­логи, оглядываясь назад, отмечали, что разница в пози­циях двух борющихся сторон заключалась не более чем в одном г: одни говорили, что Иисус подобен Богу (греч. кошоюизгоз), а другие — что Он единосущен Богу (греч. котооизюз). Но это г в то время таило в себе поистине взрывную силу.

Какое все это имеет отношение к Константину? Как мы уже видели, — и как отмечал сам Тибинг, — Константин хотел, чтобы христианство помогло ему объединить импе­рию. Но как могло христианство привести к единству, если внутри себя оно было расколото по казавшемуся тогда фундаментальным вопросу (в некотором роде основ­ному теологическому вопросу) — о природе Самого Бога? Константин, стремясь к единству церкви ради единства империи, созвал собор, чтобы разрешить вопрос, наибо­лее остро поставленный Арием: был ли Христос боже­ственным творением Отца или Сам являлся равно вечным и единосущным Богу.

Никейский собор собрался для того, чтобы решить этот вопрос, в 325 г. н.э.⁷ Вопреки утверждению Лью Тибинга, при «голосовании» победившая позиция была поддержана не таким уж и узким кругом лиц. Подавляющее большинство епископов — 200 из 250 — высказалось против взглядов Ария и солидаризировалось с позицией Афанасия, которая со временем стала позицией большинства христиан (хотя дебаты продолжались в течение десятилетий и после этого собора). И, что еще более важно, вопреки Тибингу, голосо­вался не вопрос о божественности Христа. Христиане вот уже 250 лет как были согласны в том, что Христос — Бог. Единственный вопрос заключался в том, какова природа этой божественности, и его призван был решить Никейский собор.

Константин в представлении Тибинга

Есть и другие замечания Тибинга, касающиеся императора Константина, которые нам придется рассмотреть в после­дующих главах. Он заявляет, например, что христианская Библия в том виде, в каком мы ее знаем, — двадцать семь книг Нового Завета, — составлена самим Константином в попытке гарантировать единство церкви, в которой он видел силу, способную объединить его империю. Это утвер­ждение, как мы увидим, в корне неверно; формирование канона Нового Завета было длительным, нелегким процес­сом, начавшимся за столетия до Константина и продолжав­шимся еще долго после его смерти. Он не имел к этому про­цессу практически никакого отношения. Кроме того, четы­ре Евангелия, которые мы рассматриваем как часть Нового Завета, имели для христиан твердый статус священных книг еще задолго до обращения Константина, в то время как «другие» Евангелия уже давно были осуждены христи­анскими лидерами как еретические, — Константин их не запрещал.

Но прежде чем перейти к этим вопросам, для нас было бы важным рассмотреть другие документы периода раннего христианства, которые упоминают в «Коде да Винчи» Тибинг и, в меньшей степени, Роберт Лэнгдон. Это докумен­ты, ставшие известными в результате недавнего открытия свитков Мертвого моря и библиотеки Наг-Хаммади, кото­рые прояснят для нас истинную природу христианства. Это будет темой следующей главы.

Предыдущая глава

Следующая глава>>